Александр Лабыкин

главный редактор информационного агентства «Омск-Информ»

Когда не на месте небо...

Нелепая гармония пустого шара,

Заполнит промежутки талой водой,

От всех сомнений,

Смертей,

Перерождений –

Домой!

Домой.

Домой… 

Землетрясение... 16 августа 2006 года, когда пришло первое известие о гибели Саши, Алёны, Никиты и Артема Петровых, для многих в Омске и в России произошло землетрясение. Мне, как алмаатинцу, знаком ужас, нагнетаемый подземной стихией. Это страх потерять землю под ногами. Но то, что пережили мы 16 августа, когда в Омск пришло известие о гибели семьи Саши Петрова  – это ужас, сравнимый с потерей неба над головой. Когда осознаешь, что под этим небом тщедушный выродок может вот так запросто, играючи, ради нескольких часов сомнительного удовольствия расстрелять одаренных богом и предками детей, когда понимаешь, что это небо и не нахмурилось, видя, как убожество уничтожает сразу четыре венца творения, – тогда только понимаешь, что это наше небо – всего лишь пустота из воздуха. Да и его, воздуха, тогда было очень мало!

Чувство пустоты возникает, видимо, потому, что в минуты кризиса как бы лопается дороготканная ширма, которой все мы в большей или меньшей степени прикрыты. Всеобщая первая реакция на трагедию – «Этого не может быть!» – говорит о том, что все мы ограждены от реального мира иллюзией, собственным забором, на котором своей рукой расписали, что может, а чего не может быть на свете. Мы рисуем собственное небо, где у нас живет справедливый Бог, и собственную землю, которая вроде как и мать, а вроде как и вместилище бесов.  

Когда в обществе Сашки меня (было дело!) «сносило» на подобный пафос, он, конечно, внимательно слушал, а потом «резал» что-нибудь вроде: «Знаешь, а у меня вчера колесо лопнуло», или: «А я вчера стольник нашел». И это была его ирония в отношении любых иллюзий, любых отвлечений от реальности.      

Пожалуй, это основное, чему я научился у него: более трезво смотреть на реальность. Полагаться только на себя, работать над собой, хотя и не забывать себя баловать – так мне видится его личное кредо. («Его что? – спросил бы сейчас Сашка. – Его кеды?»)  

Наверное, из всех друзей, которых я приобрел в Омске, Саша Петров является образцом оптимального подхода к себе и к жизни. В общем-то, оптимальность – суть нашей, журналистской профессии: отсекать от  материала все лишнее. Он, например, видел праздными все попытки судить о политике и делать серьезные прогнозы. А когда в компании таких же умников мы иногда начинали распаляться по части политики, Петров быстро охлаждал нас короткой иронией. А я, мол, вообще анархист, и мне все поровну. Хотя это, конечно, было не так. Все знали, что далеко не так, потому что он к происходящему вокруг – и в жизни, и в политике, и морали был глубоко не равнодушен, на все имел свое мнение и поступал только в соответствии с ним и своей совестью. Просто, к чему тратить время и тем более эмоции на то, о чем мы не до конца или слишком мало информированы. Лишнее это…      

Ради таких, как он, пожалуй, можно учредить орден: «За особое чувство реальности». И выдавать всякому, кто уберег как можно больше людей от лишних, а то и губительных иллюзий. Наше общение с Сашкой заключалось обычно в решении практических вопросов: что лучше делать в такой-то ситуации, к кому какой нужен подход, как узнать, как запомнить, где искать и так далее.

При этом он никогда не был сухим прагматиком. «Допустить в жизни дерзновение и риск, ибо в худшем, как, впрочем, и в лучшем случае мы все равно ее потеряем» – это про него. А практика -  это состояние ума созидателя.

Сашка не просто занимался спортом – а создавал себя в нем. Не работал журналистом, а все время создавал себя в этой профессии. Он не просто женился на Алене – а создал счастливую семью. Он, вместе с родителями и супругой, примером и словом создавал две новые личности – Никиту и Артема… Такая теперь у нас реальность…  

Помню, когда виделись с Сашкой в предпоследний раз, в июле 2006 года, нас занесло говорить о сути человеческих чувств, их реальной составляющей. (Сидели за баночкой пива в его машине недалеко от их квартиры по улице Лукашевича).  Рассудили, что благодарность – способ избавления от чувства долга, регулярный сброс «балласта», который с бескорыстным видом неосознанно набрасывают на нас окружающие люди. Восхищение стройной женской фигуркой, влечение к проницательным и добрым женщинам, – утверждал Петров, – суть желание передать свой ген будущему через здоровое тело и ясный ум. Горечь потери, согласился он со мной,  – суть сожаление себя по многим причинам. От нас оторвали кусок, нам больно, говорил я, вот мы и стонем.  

В то время, а это был июль 2006 года, я еще не испытывал настоящей утраты. А меньше чем через месяц я понял, что больно даже не за себя, подлинно больно за часть человеческого генофонда, от которой откололась, в моем понимании, большая глыба.

Все близкие люди, все друзья становятся частью друг друга. Подобно тому, как враг – не более чем тревожная часть нашего сознания. И, конечно, нам, близким и друзьям, больно терять часть себя. Точнее, больно не столько потому что мы потеряли Сашу, Алену, Никиту и Артема. Больное сознавать, что они потеряли этот мир.

Родившись со страхом смерти, мы подспудно боимся, что «там» сыро и одиноко. Наверное, для этого люди и придумали рай, – рассуждали как-то мы с Сашкой, – чтобы обмануть свое горе и тем самым не потерять мир самому. Хотя… Миру тоже было больно потерять их: известие об алтайской трагедии 2006-го облетело десятки, сотни миллионов людей, и эти десятки и сотни миллионов в стране, во всем мире тоже содрогнулись.  

Впрочем, что значит, «потерять часть себя?» Мы же не закопали в землю мозжечок. Такие метафоры как «потерять» возникают, видимо, от временной утраты чувства равновесия. Во время землетрясения и земная ось скачет на тысячи микроградусов в разные стороны. Если судить по мне, то, остыв немного от шока, начал понимать, что вовсе я и не потерял тот образ мыслей, который позаимствовал у Сашки. Кроме оптимального взгляда на реальность, это было еще и позитивное мышление. Оно выражается в том, что человек чаще шутит, чем «грузится». У Сашки при всех его серьезных подходах к делам всегда на все была своя шутка.  

Такая здоровая ирония говорит о цельной личности, о том, что ничего он в себе не терял, ничего вовне для себя не искал. Именно так, не с горечью, а с радостью, я всегда буду помнить всю их семью. И буду знать, как бы он пошутил или даже поиздевался в той или иной ситуации. Я вообще не помню Сашу Петрова осунувшимся, печальным или просто вялым. Даже если он всерьез озадачен, место для улыбки на его лице всегда находилось. Правда, наверное, единственный раз я все же видел его озабоченным. Это когда он признался, что забыл поздравить отца с днем рождения. Точнее, не забыл, а числа перепутал. И эта его озабоченность указывала на глубокое и прочное чувство семьи, своей крепости.  

Еще его можно было увидеть хмурым, если он кого-то невольно обидел. Например, обидел своей сквозной иронией. Правда, смущался он при этом недолго – несколько секунд – и тут же исправлял ситуацию. Или отшутится, или  прямо искреннее попросит прощения. И опять сострит. Пожалуй, эта его черта говорит о тонком чувстве справедливости. Это тоже, в общем-то, один из задатков для журналиста. Имеется в виду не та справедливость, с которой иные носятся в поисках пропитания. Но справедливость реальности, которая дает равновесие окружающим, а значит, и тебе.  

Если продолжать ту логическую игру, в которую мы нет-нет, да  забавлялись с Петровым, то справедливость – это некий баланс, индикатор адекватности внешнего мира в ответ нашим усилиям над собой. Поэтому мы чувствуем обиду, когда вроде старался – ан, не получил! И чувство утраты возникает, в том числе, от потери иллюзии о некой всеобщей, великой справедливости мироздания. Мы обычно так понимаем: раз мерзавец – значит, когда-нибудь нарвется. Если славный человек – беда обойдет. Но, видимо, любая логика верна лишь в общем, а не в частности. Если тренированный, умный, ловкий – значит, спасется…  

Но чувство справедливости растворяется, когда сознаешь, что ему – умному, тренированному, ко всему готовому, не было дано ни одного шанса. Конечно, заметь Сашка этого выродка с ружьем хотя бы краем глаза – безусловно, он сумел бы сгруппироваться – да и выбил бы его из-за кустов камнем. Столько сил, умения, храбрости, столько таланта и созидательной радости – и ни одного шанса?!

Да. Справедливость есть лишь постольку, поскольку мы пытаемся упорядочить стихию вокруг. И никакой больше – изначальной, фундаментальной, всеобщей – никакой больше нет на свете справедливости. Кроме той, что дают нам наши родители (хотя, и они ошибаются), кроме той, которой мы стремимся укрыть своих детей (о-о-о, как порой ошибаемся мы), и той, которую, как могут, дают нам наши любимые и друзья.   

P.S. 

В общем, брат мой лихой Саша Петров, несправедливо выходит! В Алма-Ату ты со мною так и не съездил. Еще за день до твоего отъезда, 4 августа, на приеме у мэра я спрашивал тебя: «А может, вместе в Алма-Ату? И бензин дешевле выйдет!» Нет, Алтай, Алтай… Вот тебе Алтай! Теперь что бензин, теперь куда-то туда, где Алтай, сместилась у нас ось миропонимания. Туда, куда-то съехало наше небо. Там тебе и справедливость, и все законы-правила, там где-то и суть человеческая. Бродит. Ну, так что ж теперь, скажешь ты, не жить что ли? Конечно, жить. И жить, и радоваться (как велел ПЖ всем пацакам). 

Помнишь, как мы с тобой рассуждали: миллиарды лет природа воротила в пустоте звезды и галактики, чтобы наконец-то здесь, на Земле зародилась жизнь. Миллиарды лет и эта жизнь в битве с мертвой стихией обретала формы. Миллионами лет эти формы – мы и наши предки, бились с мертвой стихией и с биомассой, чтобы дожить до ума. Так что нам-то уж за нашу сотню лет – нам ли вякать на беды и трудности? Без них и жизни бы не было, и не было бы ума жить и радоваться.

Царствие Вам Небесное, Ребята. Пусть не на небе, но там, откуда все взялось, оно непременно есть. Точнее, для Вас оно там, откуда все еще только возьмется.